Иван Никитич Никитин (около 1680 — не ранее 1742) — русский живописец-портретист, основатель русской портретной школы XVIII века.
Родился в Москве, сын священника Никиты Никитина, служившего в Измайлове, брат священника Иродиона Никитина, позднее протопопа Архангельского собора в Кремле, и живописца Романа Никитина.
Учился в Москве, по всей видимости, при Оружейной Палате, возможно, под руководством голландца Шхонебека в гравировальной мастерской. В 1711 году переведен в Петербург, учился у Иоганна Таннауэра, немецкого художника, который одним из первых принял приглашение Петра Первого переехать в Петербург учить перспективной живописи русских художников. Быстро завоевывает авторитет при дворе. В 1716—1720 на государственную пенсию, вместе со своим братом Романом послан, в числе двадцати человек, учиться в Италии, в Венеции и Флоренции. Он учился у таких мастеров, как Томмазо Реди и И. Г. Дангауера.
В 1719 году Никитин и его товарищи получают царский указ – вернуться в Петербург. После возвращения становится придворным художником.
Начинается время признания. Иван Никитин получает титул «гофмалера» — придворного художника, такой же, как у одного из его учителей саксонца Таннауэра. Главная обязанность придворного художника – написание портретов монаршей особы. По документальным и архивным данным, наш «гофмалер» справлялся с этой обязанностью весьма успешно. Вот только в силу разных обстоятельств далеко не все портреты царя Петра, выполненные Никитиным, дошли до наших дней.
По некоторым до сих пор идут споры искусствоведов. Более того, в истории русского искусства есть знаменитый портрет-фантом. Как это? А так. Есть точное описание картины 3 сентября 1721 — в походном журнале Петра I указано, что Иван Никитин писал его портрет «на Котлине острове перед литургией». Упоминание есть, а вот где сам портрет – неизвестно. До сих пор идут споры о том, какой именно портрет был выполнен на Котлине острове. Так, Никитину принадлежит портрет умирающего Петра Первого.
Чёрная полоса в судьбе Ивана Никитина началась почти сразу после смерти Петра. 5 августа 1725 года его отставили от должности «гофмалера» и отправили служить в Канцелярию от строений.
Однако, всё это было ещё ничего. Дальше стало совсем плохо. В 1732 году возникло так называемое «дело Радышевского». Два крупных церковных иерарха архимандрит новгородского Юрьева монастыря Маркелл (Радышевский) и архиепископ Великого Новгорода, знаменитый Феофан (Прокопович) что-то не поделили между собой. История довольно тёмная, оба учились вместе, Феофан, по слухам, тащил Маркелла за собой по карьерной лестнице, но вот пробежала между ними чёрная кошка. Даже не знаю, кто первый начал, да и копать не буду. Для нашей истории это не имеет большого значения. В итоге Маркелла обвинили то ли в небрежном хранении икон, то ли в хищении монастырского имущества, то ли в том и в другом сразу, а он перешёл в контратаку, объявив Феофана еретиком, крипто-протестантом и предателем православия. Кстати, в качестве материала для обвинений Радышевский использовал критику петровских церковных реформ, в том числе введение синодального управления вместо патриаршего, однако, его полемические стрелы не были направлены напрямую в сторону покойного императора, критиковался Прокопович. Только не стоит думать, что речь шла о конфликте «старого» и «нового», «косного» и «реформаторского». Как я уже сказал, в глубине ссоры были какие-то личные счёты, а всё прочее было лишь способом выяснения отношений. Пламенный апологет петровских преобразований и выдающий публицист Феофан Прокопович был фигурой весьма неоднозначной с точки зрения морально-нравственных качеств. Известный русский богослов и историк Григорий Флоровский вообще оценивал Прокоповича, как человека с использованием слов «жуткий, зловещий, авантюрист». Даже если поделить надвое, картина выходит малоприглядная. В любом случае, достоверно доказано, что Феофан никогда не стеснялся прибегать в «богословских» дискуссиях к полицейским методам и помощи Тайной канцелярии. Его «христианская совесть» вполне позволяла себе вести дела с оппонентами подобным образом. К тому же, при Анне Иоанновне новгородский епископ был в фаворе, так как именно он создал и защищал идеологию, согласно которой всё в государстве должно быть подчинено только монаршей воле и ничему больше.
Сам Маркелл легко отделался. Его сослали в московский Симонов монастырь (где нынче ДК ЗИЛ) и содержали более-менее пристойно. Зато вокруг «подмётных писем» Радышевского, содержащих «поклёп» на Феофана Прокоповича, доблестные оперативники из Тайной канцелярии слепили целый заговор. Пока автор писем наслаждался видами на Москва-реку со стены монастыря, всё новые и новые лица арестовывались по делу об их распространении. В 1732 году череда арестов дошла и до Ивана Никитина. Вместе с ним взяли брата Романа. Конечно, это всё потому, что государство просто обязано защищаться от таких «опасных заговорщиков» которые распространяют (может быть) письма с обвинением в протестантизме руководителя филиала общественной организации. Пять лет с 1732 по 1737 братьев содержали в Петропавловской крепости. Кстати, 29 мая 1731 года там в Петропавловском соборе был погребён Пётр I . Так, на рубеже 1731 и 732 годов было положено начало «забавной» русской традиции, когда в радиусе нескольких сот метров друг от друга находились главная политическая тюрьма и главный мемориал с захоронениями первых лиц государства.
Даже смерть Феофана Прокоповича в 1736 ничего не изменила в судьбе «заговорщиков», репрессивная машина уже была запущена. Гавриил Иванович Головкин удержался наверху и после смерти Петра — как-никак дипломатические навыки. Он принимал участие в возведении на трон Екатерины I, Петра II и Анны Иоанновны. Мог ли он помочь Ивану Никитину, ведь портрет, выполненный художником, висел у канцлера перед глазами, возможно, как немой укор. Говорят, что Головкин пытался. Вроде бы он даже написал письмо одному из влиятельных сановников той поры «Андрею Ивановичу» Остерману о том, что Иван Никитин никак не причастен к делу Радышевского. Однако, дальше этого дело не пошло. Возможно дело в том, что старый дипломат был слишком осторожен, а, может быть, сказалось и то, что его сыновья Иван и Михаил были среди тех, кто подписал «Кондиции» об ограничении власти Анны. Гавриле Ивановичу стоило больших трудов уладить вопрос с Бироном. Тут уж не до судьбы арестованного художника.
В 1737 году братьев Никитиных приговаривают к наказанию плетьми и к пожизненной ссылке в Тобольск. Как всегда, надежда появилась с переменами наверху. Смерть Анны в 1741 означала амнистию. Но пока новости дошли до Тобольска, пока выправили бумаги об освобождении. В общем, из ссылки удалось выехать только в 1742. До Москвы, куда было разрешено вернуться Ивану Никитину, он не доехал, скончался по дороге. Так закончилась жизнь первого большого русского художника «нового стиля».
Прокопович, как мы уже знаем, к тому моменту уже скончался, Маркелл (Радышевский) был освобождён ещё раньше, вернул себе настоятельство в Юрьевом монастыре и закончил жизнь в том же 1742, только в сане епископа Корельского и Ладожского. Но эти разборки на самом деле малоинтересны, а вот русское портретное искусство безусловно упустило шанс уже в первой половине XVIII века выйти на уровень ведущих европейских школ, и скорее всего потому, что что-то не поделили новгородский архимандрит с епископом.
Имеется всего три подписанных работы Никитина, вместе с теми, что ему приписываются, всего около десяти. Ранние работы еще содержат следы парсуны, бывшей единственным стилем портрета в России в XVII веке. Никитин является одним из первых (часто называется первым) русских художников, отошедших от традиционного иконописного стиля русской живописи и начавших писать картины с перспективой, так, как в это время писали в Европе. Тем самым он является основателем традиции русской живописи, продолжающейся до настоящего времени.
Гаврила Головкин, некогда бедный дворянин, служивший при дворе Натальи Кирилловны Нарышкиной, совсем молодым попал к Петру и смог проявить себя. Был участником Великого посольства, стал видным дипломатом, приобрёл титул графа, должность канцлера, объездил с дипломатическими поручениями почти всю Европу. Этот портрет был написан Никитиным в тот момент, когда граф находился в зените своей дипломатической славы.
Аксессуаров, которые так любили использовать другие портретисты, и которые должны нам рассказать о портретируемом, тут немного. Коричневый бархатный камзол с золотым шитьём, орден Андрея Первозванного, польский орден Белого орла – вот и всё, больше никаких атрибутов влиятельности и богатства. Художник обращает наше внимание в первую очередь на личные качества канцлера – проницательный ум, здравый смысл, такт, сдержанность, европейские манеры. Перед нами образцовый дипломат той эпохи, чьи достоинства признавались как соотечественниками, так и иностранцами.
Кстати, именно Гавриил Иванович Головкина по поручению Сената провозгласил Петра I императором. Также вполне возможно, что именно Пётр настойчиво порекомендовал канцлеру заказать свой портрет у «живописца Ивана». Это было вполне в царском духе.
Все произведения, где авторство Никитина несомненно, являются портретами.
В Государственном Русском музее Петербурга хранится картина Ивана Никитина названием «Портрет напольного гетмана».
Звание «напольный гетман» не встречается нигде в табели о рангах, да и в иных исторических документах. Однако, название так и кочевало по музейным каталогам и историческим трудам и стало уже классикой отечественного искусствоведения. Поди сейчас, засомневайся в существовании «напольных гетманов» — засмеют и выставят невеждой. Кто же не знает знаменитого портрета Никитина? Разгадка нашлась в каких-то архивах, во фразе «Гетман, наполно не оконченный». То есть портрет просто считался незаконченным. Какой именно гетман изображён на портрете, до сих пор доподлинно неизвестно. Некоторые даже считают, что это Мазепа. Правда неясно, зачем Никитину понадобилось писать уже давно умершего к тому моменту личного врага императора и кто, даже теоретически, мог выступить заказчиком и заплатить за подобный портрет.
Фигура изображённого, конечно, очень важна и интересна. Но ещё интереснее сам портрет. По своей «живописной силе» он безусловно превосходит всё, созданное ранее Иваном Никитиным и всем его современниками, работавшими в России как соотечественниками, так и иностранными мастерами. Удивительное выражение лица, неразгаданная (в том числе по причине не установления личности) пружина внутреннего драматизма, чудесный колорит. В этом портрете Иван Никитин примерно на 50-70 лет опередил успехи тройки великих русских портретистов – Ф.С. Рокотова, Д.Г. Левицкого, В.Л. Боровиковского. Больше того, по глубине проникновения в душу человека этот портрет близок ко многим шедеврам русской школы середины XIX века и даже более поздним.
