Константин Андреевич Сомов — это имя неразрывно связано с обществом «Мир искусства». Картины этого живописца и графика разнообразны по жанру и являются яркими примерами русского символизма с характерной для модерна декоративностью стиля. Реалистичные портреты, идеализированные пасторали с радугами, часто обращался к образам театра и маскарада, вдохновленным шедеврами Галантного века.
Константин Андреевич родился в Санкт-Петербурге (1869) и был вторым сыном в семье историка искусства и художника Андрея Ивановича Сомова, который до конца своей жизни служил старшим хранителем Эрмитажа, а мать занималась музыкой. В доме была огромная частная коллекция старинных гравюр и рисунков, постоянно велись разговоры о живописи. Поэтому у Константин Сомов с детства был окружен творчеством и картинами великих и знаменитых художников. Когда Константин решил стать художником, отец горячо поддержал его и даже обустроил для него мастерскую с большим окном.
В детстве Костя предпочитал играть в куклы, мастерить для них костюмы, дружить ему было проще всего с девочками. Образование он получил в частной гимназии К.И. Мая, где одновременно с ним учился Дмитрий Философов.
С Димой Костя сразу нашел общий язык, и они сдружились. По свидетельству Бенуа, учившегося в той же гимназии, особая близость Димы и Кости, которые держались вместе и особняком, почти никому не нравилась. И, быть может, они не стали объектами насмешек и изгоями только потому, что оба раньше срока покинули заведение Мая. Но прервалась и дружба подростков, обещавшая перерасти в нечто большее (ведь они оба оказались гомосексуалами). Из-за болезни Диму отправили в Италию, а Костю, которому естественные предметы давались довольно тяжело, отец забрал из гимназии. Сомов поступил в Академию художеств, где с 1894 по 1897 год учился под руководством Ильи Репина.
В феврале 1897 года, не окончив Академии, Сомов отправился в Париж и вернулся в Петербург только осенью 1899 года. К тому времени место друга в сердце Димы Философова давно было занято его энергичным кузеном из Перми — Сергеем Дягилевым. Несмотря на то, что с Дягилевым Сомов будет много сотрудничать, некоторая неприязнь сохранится на всю жизнь — все-таки он увел у него друга и, может быть, любовника.
Но на Дягилева, с точки зрения творческой, ему было грех обижаться. Именно Дягилев, занявшись организацией художественных выставок, в 1898 году привез часть работ Сомова из Европы, где он учился, и представил публике.
Очень быстро, впитав в себя новые веяния европейской живописи, Константин Сомов стал вектором того направления в русском изобразительном искусстве, которое задал открытый Дягилевым, Философовым, Бакстом и, собственно, самим Сомовым журнал «Мир искусства».
Самый заметный лидер «мироискусников», Сомов, создал новый жанр, проникнутый рефлексией и иронией, основанный на стилизации и гротеске. В своих акварелях, картинах, а в особенности, гравюрах он показал особый вымышленный «мирок», населенный странными нереальными персонажами. И главное — он, вдохновленный стилистикой Обри Бердслея, открыл для России некогда абсолютно запретный жанр «ню». Чего стоили его откровенные работы для сборника классических эротических рассказов — «Книги маркизы» Франца фон Блея (1908) с силуэтами вздыбленных фаллосов. В полном «эротическом варианте» книга вышла только спустя 10 лет, в революционной России…
Как проходила жизнь Сомова? В основном на дачах под Петербургом и в Таврическом садике, где можно было выбрать себе на ночь симпатичного молодого гимназиста, чтобы тот хоть отчасти разнообразил привычный досуг с Вальтером Нувелем, который как раз и представил Сомову Михаила Кузмина… Роман с Кузминым был непродолжительным, но важным для Константина. Скрытный, не склонный к откровенности художник, как шутил Вячеслав Иванов, был Кузминым «развращен» и «лишен девственности».
А что Кузмин? О, он давно мечтал познакомиться с Сомовым, надеясь, что тот когда-нибудь напишет его портрет. Возможность личного знакомства представилась только осенью 1905 года, когда Кузмин входил в литературу со своей гомосексуальной повестью «Крылья». На Константина произвели впечатление и сама повесть, и облик ее автора. И он, как того хотел Кузмин, действительно напишет его портрет, но только спустя четыре года после первой встречи, когда известность Кузмина уже вполне состоится.
А пока Сомов находился под впечатлением «Крыльев» и с удовольствием форсировал творческое и личное сближение с Кузминым. Зимой 1905-1906 годов они встречались в основном на вечерах в доме у Ивановых, где проходили регулярные собрания «гафизистов» — Сомов, прекрасно разбиравшийся в истории костюма и в современной моде, выступал там в качестве «костюмера».
В это же время художник работал над портретом Вячеслава Иванова и не возражал против присутствия Кузмина. Но влюбленности поэта как бы не замечал — до тех пор, пока… не прочел об этом в дневнике самого Кузмина, который нашел «бодрящим», с «любовью к жизни, к телу, к плоти, никакого нытья». Как известно, дневник — его Кузмин вел в течение всей жизни — был своеобразной открытой книгой, которую поэт читал в узком кругу.
К весне отношения Кузмина и Сомова стали более близкими. Константин со своим сердечным другом Вальтером Нувелем бывает на квартире поэта — заезжают по несколько раз в неделю, обменивается книгами, обсуждают достоинства любовников и проституток из Таврического сада. Кузмин даже познакомил Сомова со своим любовником Павлом Масловым… Но их интимное сближение произошло ближе к осени. В любовных играх принимал участие и Павел Маслов.
Это эротическое напряжение будет сопутствовать общению двух гомосексуальных пар, Сомов — Нувель и Кузмин — Маслов, в течение, по меньшей мере, года. Потом они останутся друзьями, хотя в записках Сомова обнаружится несколько нелестных отзывов о стареющем Кузмине.
Ну, так что же… Они были слишком разные. Сомов — из шестисотлетних дворян, с неплохим семейным капиталом и собственным домом в Петербурге. И Кузмин — всегда, даже в самые лучшие для него времена, стесненный в деньгах и скитавшийся по съемным столичным квартирам. Константина Сомова, довольно скрытного человека, который почти не вел дневников, не расточал елея и благодарностей, был скуп на комплименты — светские и интимные, невозможно представить на дружеской ноге с каким-нибудь питерским сутенером, увлеченным банщиком или продавцом галантерейного магазина. Для Кузмина же все это было повседневной жизнью…
В течение пяти лет, пока выходит «Мир искусства», Сомов, если говорить современным языком, фактически выступает в качестве его арт-директора. Занимается всем — от подбора иллюстраций до рисования виньеток. Во многом Сомов стал родоначальником и русского модерна в графике, ex-librisе, оформлении театральных программок. В живописи он разработал два основных направления: портрет и стилизованный под XVIII век галантный пейзаж. Это был реконструированный мир рококо, костюмированных балов, искусственных цветов, хрупких фарфоровых статуэток, изящных «мушек», дорогих шелков и фижм. Этот мир, выплывающий из тумана, потребовал особой техники: полупрозрачной акварели, бледной пастели и гуаши. Бенуа вообще называл Сомова «создателем идиллического стиля минувшей жизни».
Такой тихой идиллии он, скорее всего, хотел и в личной жизни. Почти образцово-показательным может считаться брак Константина с Мифеттой, с Мифом… — 17-летней моделью Мефодием Лукьяновым (1892-1932). 22 года неразлучной жизни, без размолвок и почти без измен.
В 1918 году, в разгар революции, Сомов напишет портрет своего Мифа. На улице стреляли и ниспровергали старый мир, а Сомов рисовал Лукьянова в домашнем халате, удобно устроившегося на диване, с выражением спокойного удовольствия на лице.
Так незаметно прошла для Сомова революция. В 1922-м Миф уехал в Париж, а Константин едва успел вырваться из-под крепнувшего уже нового красного гнета — в 1923 году он отправился сопровождать американскую выставку петербургских художников. В Россию не вернулся, а, вкусив парижской дороговизны, поехал в Нормандию, где Миф купил ферму и занялся разведением скота.
Спящая молодая женщина в парке, 1922
Революционные события живописец воспринял в целом положительно и никаких бед не испытал, не считая общих для того времени сложностей. Но его изящные и утонченные работы, вдохновленные эпохой Рококо, утратили актуальность и стали ненужными. Однако о переезде автор не думал. Константин Сомов преподавал и работал художественным консультантом Государственного Фарфорового Завода (в настоящее время ИФЗ). В 1919 году в Третьяковке прошла его персональная выставка.
В 1923 году живописца уговорили отправиться в США, сопровождая выставку русского искусства. Он согласился и обратно решил не возвращаться. Америку художник счел чуждой своему характеру и вскоре перебрался во Францию, где прожил остаток жизни. В эмиграции Константин Сомов стал успешным иллюстратором и не бедствовал, но былую славу постепенно утратил. К моменту смерти 6 мая 1939 года один из лучших мирискусников был совершенно забыт на родине и во Франции о нем мало кто знал. Семьи и детей у него не было.
С начала 1930-х Мефодий медленно увядал от чахотки. Сомов проводил недели у его постели: тут же работал и… плакал. Дневники его никогда не были столь откровенными: «…я так часто был гадким, жестоким… все его (Мифа) вины — маленькие, ничего не значащие… у меня просто придирчивый нрав… меня никто так не любил, как он… теперь я впитываю в себя его лицо, каждое его слово, зная, что скоро не увижу его больше».
Это действительно была настоящая любовь, которая приходит к человеку, когда он уже вкусил достаточно случайного удовольствия и теперь находит прелесть в долгой и тихой привязанности и понимании. Сомов на семь лет пережил своего «сына, брата, мужа» Мифа.
На склоне лет у него было новое увлечение — натурщик и боксер Борис Снежковский. Но в этой привязанности не было ничего плотского, только легкий флер гомоэротизма. Сомов стал для Снежковского, с которым познакомился, работая над рисунками к древнегреческой истории о влюбленных «Дафнис и Хлоя», своеобразным наставником и учителем.
Сразу же после выставки, организованной Лукьяновым, и переезда в Париж у Константина Андреевича появился новый юноша-натурщик, конечно, из русских — Борис Снежковский. Он был привлечен для создания серии рисунков к повести древнегреческого автора Лонга «Дафнис и Хлоя» — о неопытных влюбленных.
Пастух и пастушка, Дафнис и Хлоя, были воспитаны в неведении и совершенно не представляли себе, для чего у людей детородные органы и как они действуют в любви. Влюбившись друг в друга и терзаемые любовным томлением, они обменивались нежными и страстными ласками, но не знали, как утолить свою страсть, пока, после их долгих мук и метаний, опытная женщина не обучила Дафниса. Для издания этой эротической повести Сомову были заказаны иллюстрации, и он искал натуру.
Теперь, когда осенью 1929 г. Сомов получил заказ, он сообщает сестре: «Эта работа очень интересная для меня, но трудная, надо уметь хорошо рисовать голеньких, а я не умею». В декабре он сообщает, что «стал рисовать этюды и наброски с голого тела. Пока нашел одного русского, очень хорошо позирующего и хорошо, но слишком атлетично для Дафниса сложенного, и подговорил его на 10 сеансов». Теперь ищет девушку. «А мой натурщик, русский, 19 лет, оказался очень умным, образованным и славным. Так заинтересовался своим позированием и моей целью, что попросил меня дать ему прочесть роман Лонгуса…».
Был ли Борис его любовником, неизвестно. Скорее всего, не был. Нам неизвестна его сексуальная ориентация, да и вряд ли его мог телесно привлечь старик-художник. Для старика же, с трудностями при ходьбе (он страдал от атеросклероза), уже вряд ли были заманчивы сексуальные авантюры, но вкусы его не могли измениться, и, несомненно, ему просто доставляло удовольствие часто любоваться нагим телом превосходного атлета и всегда любоваться созданными им самим изображениями, в которых оно запечатлено навечно. В психологической литературе отмечалось, что для сексуального человека в подсознании рисование эрогенных зон равносильно трепетному касанию и ласке, так что оно должно было доставлять художнику утонченное наслаждение. Для человека, приверженного однополой любви и знавшего в своей молодости любовные приключения, а в зрелом возрасте всепоглощающую любовь, неплохой закат.
К тому же после шестидесяти Сомов неожиданно увлекся рисованием гомосексуальных эротических сценок, вроде «Обнаженных в зеркале у окна» (1934), которые хорошо продавались и мгновенно разошлись по частным парижским коллекциям. Борис с удовольствием ему позировал. В конце 1930-х Сомов создал целую серию портретов обнаженного боксера…
Константин Сомов был из тех гомосексуалов, которые, в отличие, например, от Кузмина, не слишком злоупотребляли гомосексуальностью для своего творчества. В работах Сомова широко представлены все виды эротизма. Сомов ввел в русскую графику эротику как иронический жанр. Это была игра — «усталая порочность не всерьез», как выражались критики. Декаданс требовал раскрепощения во всем. Но на суровой русской почве любая эротика покажется обывателю порнографией, как это и произошло, например, с «Крыльями» Кузмина. Зато шутовская, скоморошеская, наконец, «скурильная», как любят говорить применительно к Сомову, эротика была с легкостью принята эстетикой модерна и русским искусством.
Это лучшие работы художника, о которых обычно молчат, и о чем не говорят в слух….
В Лондоне на аукционе «Кристис» в июне 2007 г. — картина Сомова «Радуга» была продана за 3,716 млн фунтов (более $7,327 млн.) при стартовой цене 400 тысяч фунтов (около 800 тысяч долларов). До этого ни одна картина русского художника не оценивалась столь высоко.
