Василий Верещагин: Неутомимый исследователь и суровый проповедник, учитель жизни

Верещагин — художник легендарной судьбы и славы. Для современников — и на родине, и в Европе — он не только выдающийся живописец, но и отчаянный революционер, порывающий с общепринятым в жизни и творчестве. Выдающийся талант и выдающаяся натура — быть может, как натура он даже значительнее и грандиознее, чем как талант. «Верещагин не просто только художник, а нечто большее», — записал Крамской после первого знакомства с его живописью и спустя несколько лет вновь заметил: «Несмотря на интерес его картинных собраний, сам автор во сто раз интереснее и поучительнее».

«Апофеоз войны» 1871 г. Холст, масло. 127×197 см. Государственная Третьяковская галерея

Безжалостная трезвость суждений и взглядов сочетается в нем с утопической верой в действенность нравственной проповеди средствами искусства. Принятая на себя миссия «учителя жизни» нередко приходит в столкновение с эгоцентризмом натуры и высокомерным третированием «толпы», равно как призыв к милосердию, сочувствие к чужому страданию — с пристрастием наблюдать и показывать жизнь в ее жестоких подробностях. Но при всех крайностях и контрастах этой сложной русской души в Верещагине неизменно ощутимы оригинальность, смелость и высота натуры, та своеобразная грандиозность личности, которая побудила Репина в траурной речи о художнике назвать его «сверхчеловеком». Какие бы критические суждения ни высказывали о Верещагине современники, не возникало сомнений, что в его лице русское искусство имеет одного из самых самобытных своих деятелей. Чем далее идет время, тем явственнее масштаб этой личности. Художественный мир Верещагина не тускнеет, а многие из его идей, которые казались современникам отвлеченными и парадоксальными, мир без войн, грядущая трагедия социализма, колонизационная политика России и межнациональные конфликты, могущие возникнуть на этой почве, решение споров между государствами на уровне мирового сообщества — пожалуй, только теперь могут быть оценены в своей провидческой сущности.

 

Для него как будто не существует границ: он живет в Петербурге, Ташкенте, Мюнхене, Париже, в конце жизни — в Москве. Предпринимает длительные путешествия — на Кавказ и в Туркестан, в Индию и Палестину, по Европе и России, на Филиппины и Кубу, в Америку и Японию. Как офицер, он принимает участие во всех военных действиях, которые ведет русская армия, — в Средней Азии, на Балканах, в Японии. Это человек громадной энергии, несокрушимой воли, незаурядной отваги и мужества, разнообразных умений, «бывалый человек», привычно и уверенно чувствующий себя и за мольбертом, и в седле, и в походной палатке, и во фронтовом окопе.

Верещагин никогда не писал по заказу, не склонялся на просьбы и увещевания, исходили ли они от властей, от критики или от публики. Человек обостренного до болезненности чувства достоинства, он более всего боялся потери независимости, того, что «последует, когда мне заткнут глотку деньгами», как он однажды выразился. Он не искал поддержки власть имущих, вообще избегал «писания и говорения с важными людьми», поскольку знал за собою особенность быть дерзким и даже грубым против воли. В официальных кругах ему платили тем же: относились недоброжелательно, находили сюжеты его картин тенденциозно-мрачными, а его самого готовы были числить главой нигилизма в русском искусстве. «Я буду всегда делать то и только то, что сам нахожу хорошим, и так, как сам нахожу это нужным», — Верещагин всю жизнь верен этому принципу и в творчестве, и в убеждениях, и в отношениях с окружающими. В русском искусстве он стоит особняком. У него нет непосредственных учителей и прямых последователей. Он не связывает себя приверженностью ни к какому художественному объединению, стоит вне партий и кружков, не ищет и не принимает ничьих наград. В 1874 году Верещагин публично отказывается от предложенного ему звания профессора Академии художеств, мотивируя это тем, что считает «все чины и отличия в искусстве безусловно вредными». Этот поступок получает широкий резонанс: по существу, Верещагин первый из русских художников, кто решается гласно, открыто, демонстративно поставить себя вне традиционных порядков, — делает то, «что мы все знаем, думаем и даже, может быть, желаем; но у нас не хватает смелости, характера, а иногда и честности поступить так же», — как прокомментировал его поступок Крамской.

Мир в представлении Верещагина существует как живое нераздельное целое, где все объединено безусловной внутренней связью, перед которой становятся относительными перегородки между учеными разных специальностей, не говоря уже о рамках, разделяющих художников на «историков, жанристов, баталистов, пейзажистов, а также новейшее разделение на импрессионистов, символистов и др.». Он воспринимает природу как единство, народы мира как сообщество, а Землю как общий дом человечества.

«Торжествуют» 1872 г. Холст, масло. 195,5×257 см. Государственная Третьяковская галерея. Цикл «Варвары», Туркестанская серия

На площади перед величественным медресе Шердор в Самарканде собралась толпа. Одетый в белое мулла в центре читает проповедь. Люди празднуют, но что? Ответ становится очевидным, если приглядеться получше. На шестах торчат головы солдат — почетный трофей армии эмира, выставленный на всеобщее обозрение. Их можно было бы совсем не заметить на фоне разноцветных орнаментов, залитых ярким солнцем. И все же они здесь, наблюдают за толпой, которая пиршествует буквально на костях. На раме надпись: «Так повелевает Бог! Нет Бога, кроме Бога».

История человечества есть прежде всего история цивилизации — все более широкого, углубляющегося, благотворного воздействия на мир и жизнь людей достижений научного и технического прогресса. Верещагин стоит на европоцентристской позиции, он убежден в высокой цивилизаторской миссии Европы и России по отношению к странам Востока и Азии. В то же время пренебрежение цивилизованного общества ко всему тому, что находится на «низшей ступени развития», по его убеждению, глубоко ошибочно, ибо тем самым человечество недопустимо ограничивает свой жизненный опыт. И в быте туземных народов, и даже в мире животных, во всем, что живет не по законам разума, но руководствуясь «инстинктом», кроется гигантский, во многом еще не освоенный жизненный опыт, «веками нажитый и передаваемый от поколения к поколению разум». Поэтому столь важным представляется Верещагину изучение всех человеческих цивилизаций под всеми широтами мира.

В то же время «воспроизведение вещей реальным образом» для Верещагина не самоцель. Это необходимое условие реализма, но недостаточное. Верещагин — один из наиболее убежденных поборников «тенденции» в искусстве. Отсутствие в картине идеи, мысли, морали или недостаточно яркая их выраженность грозит, по его суровому приговору, низвести картину «до фешенебельной мебели»: «Каждая моя картина должна что-либо сказать, по крайней мере только для этого я их и пишу». По свойствам своей натуры Верещагин в такой же мере неутомимый исследователь, как и суровый проповедник, учитель жизни, едва ли не «судья человечества». В его искусстве парадоксально соединяются две, казалось бы, противоположные тенденции — к документальному воспроизведению конкретного факта и к широкому всеобъемлющему обобщению.

«Побежденные. Панихида» 1879 г. Холст, масло. 179,7×300,4 см. Государственная Третьяковская галерея

Верещагин наделен удивительной, по его выражению, «прямо страшной памятью прошлого», прочно удерживавшей малейшие подробности виденного и позволявшей возвращаться к ним спустя много лет. Перебравшись в Мюнхен, он продолжает писать туркестанские этюды и картины. Он работает с натурщиками, сверяет каждую подробность с подлинными костюмами, оружием, утварью, привезенными из Туркестана, однако очень многое делает по памяти. Художник ничего не привносит «от себя». Его задача — достигнуть адекватности между тем, что он пишет, и тем, что предстает его внутреннему взору, не допустить «двоедушия», по стасовскому выражению, между реальностью, как она живет в его памяти, и живописным изображением…

Василий Верещагин: Неутомимый исследователь и суровый проповедник, учитель жизни Читать дальше »